Война — это мир! Свобода — это рабство! Незнание — сила!

Оруэлл Джордж - 1984, 1949 год

Телекран работал на прием и на передачу. Он ловил каждое слово, если его произносили не слишком тихим шепотом; мало того, покуда Уинстон оставался в поле зрения мутной пластины, он был не только слышен, но и виден. Конечно, никто не знал, наблюдают за ним в данную минуту или нет. Часто ли и по какому расписанию подключается к твоему кабелю полиция мыслей – об этом можно было только гадать. Не исключено, что следили за каждым – и круглые сутки. Во всяком случае, подключиться могли когда угодно. Приходилось жить – и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, – с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают.

Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль.
От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия – привет!

А в общем, думал он, перекраивая арифметику министерства изобилия, это даже не подлог. Просто замена одного вздора другим. Материал твой по большей части вообще не имеет отношения к действительному миру – даже такого, какое содержит в себе откровенная ложь. Статистика в первоначальном виде – такая же фантазия, как и в исправленном. Чаще всего требуется, чтобы ты высасывал ее из пальца. Например, министерство изобилия предполагало выпустить в 4-м квартале 145 миллионов пар обуви. Сообщают, что реально произведено 62 миллиона. Уинстон же, переписывая прогноз, уменьшил плановую цифру до 57 миллионов, чтобы план, как всегда, оказался перевыполненным. Во всяком случае, 62 миллиона ничуть не ближе к истине, чем 57 миллионов или 145. Весьма вероятно, что обуви вообще не произвели. Еще вероятнее, что никто не знает, сколько ее произвели, и, главное, не желает знать. Известно только одно: каждый квартал на бумаге производят астрономическое количество обуви, между тем как половина населения Океании ходит босиком. То же самое – с любым документированным фактом, крупным и мелким. Все расплывается в призрачном мире. И даже сегодняшнее число едва ли определишь.

Судя по всему, Уидерс и его сотрудники теперь не в чести, хотя ни в газетах, ни по телекрану сообщений об этом не было. Тоже ничего удивительного: судить и даже публично разоблачать политически провинившегося не принято. Большие чистки, захватывавшие тысячи людей, с открытыми процессами предателей и мыслепреступников, которые жалко каялись в своих преступлениях, а затем подвергались казни, были особыми спектаклями и происходили раз в несколько лет, не чаще. А обычно люди, вызвавшие неудовольствие партии, просто исчезали, и о них больше никто не слышал. И бесполезно было гадать, что с ними стало.

– неужели вам непонятно, что задача новояза – сузить горизонты мысли? В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов. Каждое необходимое понятие будет выражаться одним-единственным словом, значение слова будет строго определено, а побочные значения упразднены и забыты. В одиннадцатом издании, мы уже на подходе к этой цели. Но процесс будет продолжаться и тогда, когда нас с вами не будет на свете. С каждым годом все меньше и меньше слов, все уже и уже границы мысли. Разумеется, и теперь для мыслепреступления нет ни оправданий, ни причин. Это только вопрос самодисциплины, управления реальностью. Но в конце концов и в них нужда отпадет. Революция завершится тогда, когда язык станет совершенным. Новояз – это ангсоц, ангсоц – это новояз, – проговорил он с какой-то религиозной умиротворенностью.

Вся литература прошлого будет уничтожена. Чосер, Шекспир, Мильтон, Байрон останутся только в новоязовском варианте, превращенные не просто в нечто иное, а в собственную противоположность. Даже партийная литература станет иной. Даже лозунги изменятся. Откуда взяться лозунгу «Свобода – это рабство», если упразднено само понятие свободы? Атмосфера мышления станет иной. Мышления в нашем современном значении вообще не будет. Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.
Они никогда не взбунтуются, пока не станут сознательными, а
сознательными не станут, пока не взбунтуются.

Партия, конечно, утверждала, что освободила пролов от цепей. До революции их страшно угнетали капиталисты, морили голодом и пороли, женщин заставляли работать в шахтах (между прочим, они там работают до сих пор), детей в шесть лет продавали на фабрики. Но одновременно, в соответствии с принципом двоемыслия, партия учила, что пролы по своей природе низшие существа, их, как животных, надо держать в повиновении, руководствуясь несколькими простыми правилами. В сущности, о пролах знали очень мало. Много и незачем знать. Лишь бы трудились и размножались – а там пусть делают что хотят. Предоставленные сами себе, как скот на равнинах Аргентины, они всегда возвращались к тому образу жизни, который для них естествен, – шли по стопам предков. Они рождаются, растут в грязи, в двенадцать лет начинают работать, переживают короткий период физического расцвета и сексуальности, в двадцать лет женятся, в тридцать уже немолоды, к шестидесяти обычно умирают. Тяжелый физический труд, заботы о доме и детях, мелкие свары с соседями, кино, футбол, пиво и, главное, азартные игры – вот и все, что вмещается в их кругозор. Управлять ими несложно. Среди них всегда вращаются агенты полиции мыслей – выявляют и устраняют тех, кто мог бы стать опасным; но приобщить их к партийной идеологии не стремятся. Считается нежелательным, чтобы пролы испытывали большой интерес к политике. От них требуется лишь примитивный патриотизм – чтобы взывать к нему, когда идет речь об удлинении рабочего дня или о сокращении пайков. А если и овладевает ими недовольство – такое тоже бывало, – это недовольство ни к чему не ведет, ибо из-за отсутствия общих идей обращено оно только против мелких конкретных неприятностей. Большие беды неизменно ускользали от их внимания.

Ему пришло в голову, что самое характерное в нынешней жизни – не жестокость ее и не шаткость, а просто убожество, тусклость, апатия. Оглянешься вокруг – и не увидишь ничего похожего ни на ложь, льющуюся из телекранов, ни на те идеалы, к которым стремятся партия.

День и ночь телекраны хлещут тебя по ушам статистикой, доказывают, что у людей сегодня больше еды, больше одежды, лучше дома, веселее развлечения, что они живут дольше, работают меньше и сами стали крупнее, здоровее, сильнее, счастливее, умнее, просвещеннее, чем пятьдесят лет назад. Ни слова тут нельзя доказать и нельзя опровергнуть. Партия, например, утверждает, что грамотны сегодня сорок процентов взрослых пролов, а до революции грамотных было только пятнадцать процентов. Партия утверждает, что детская смертность сегодня – всего сто шестьдесят на тысячу, а до революции была – триста… и так далее.

Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре.
Если дозволено это, все остальное отсюда следует.

Ужасную штуку сделала партия: убедила тебя, что сами по себе чувство, порыв ничего не значат, и в то же время отняла у тебя всякую власть над миром материальным. Как только ты попал к ней в лапы, что ты чувствуешь и чего не чувствуешь, что ты делаешь и чего не делаешь – все равно. Что бы ни произошло, ты исчезнешь, ни о тебе, ни о твоих поступках никто никогда не услышит. Тебя выдернули из потока истории. А ведь людям позапрошлого поколения это не показалось бы таким уж важным – они не пытались изменить историю. Они были связаны личными узами верности и не подвергали их сомнению. Важны были личные отношения, и совершенно беспомощный жест, объятье, слеза, слово, сказанное умирающему, были ценны сами по себе. Пролы, вдруг сообразил он, в этом состоянии и остались. Они верны не партии, не стране, не идее, а друг другу. Впервые в жизни он подумал о них без презрения – не как о косной силе, которая однажды пробудится и возродит мир. Пролы остались людьми. Они не зачерствели внутри. Они сохранили простейшие чувства, которым ему пришлось учиться сознательно.

В начале XX века мечта о будущем обществе, невероятно богатом, с обилием досуга, упорядоченном, эффективном – о сияющем антисептическом мире из стекла, стали и снежно-белого бетона – жила в сознании чуть ли не каждого грамотного человека. Наука и техника развивались с удивительной быстротой, и естественно было предположить, что так они и будут развиваться. Этого не произошло – отчасти из-за обнищания, вызванного длинной чередой войн и революций, отчасти из-за того, что научно-технический прогресс основывался на эмпирическом мышлении, которое не могло уцелеть в жестко регламентированном обществе. В целом мир сегодня примитивнее, чем пятьдесят лет назад. Развились некоторые отсталые области, созданы разнообразные новые устройства – правда, так или иначе связанные с войной и полицейской слежкой, – но эксперимент и изобретательство в основном отмерли, и разруха, вызванная атомной войной 50-х годов, полностью не ликвидирована. Тем не менее опасности, которые несет с собой машина, никуда не делись. С того момента, когда машина заявила о себе, всем мыслящим людям стало ясно, что исчезла необходимость в черной работе – а значит, и главная предпосылка человеческого неравенства. Если бы машину направленно использовали для этой цели, то через несколько поколений было бы покончено и с голодом, и с изнурительным трудом, и с грязью, и с неграмотностью, и с болезнями. Да и не будучи употреблена для этой цели, а, так сказать, стихийным порядком – производя блага, которые иногда невозможно было распределить, – машина за пять десятков лет в конце XIX века и начале XX разительно подняла жизненный уровень обыкновенного человека.

Но так же ясно было и то, что общий рост благосостояния угрожает иерархическому обществу гибелью, а в каком-то смысле и есть уже его гибель. В мире, где рабочий день короток, где каждый сыт и живет в доме с ванной и холодильником, владеет автомобилем или даже самолетом, самая очевидная, а быть может, и самая важная форма неравенства уже исчезла. Став всеобщим, богатство перестает порождать различия. Можно, конечно, вообразить общество, где блага, в смысле личной собственности и удовольствий, будут распределены поровну, а власть останется у маленькой привилегированной касты. Но на деле такое общество не может долго быть устойчивым. Ибо если обеспеченностью и досугом смогут наслаждаться все, то громадная масса людей, отупевших от нищеты, станет грамотной и научится думать самостоятельно; после чего эти люди рано или поздно поймут, что привилегированное меньшинство не выполняет никакой функции, и выбросят его. В конечном счете иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве. Вернуться к сельскому образу жизни, как мечтали некоторые мыслители в начале XX века, – выход нереальный. Он противоречит стремлению к индустриализации, которое почти повсеместно стало квазиинстинктом; кроме того, индустриально отсталая страна беспомощна в военном отношении и прямо или косвенно попадет в подчинение к более развитым соперникам.
Не оправдал себя и другой способ: держать массы в нищете, ограничив производство товаров. Это уже отчасти наблюдалось на конечной стадии капитализма – приблизительно между 1920 и 1940 годами. В экономике многих стран был допущен застой, земли не возделывались, оборудование не обновлялось, большие группы населения были лишены работы и кое-как поддерживали жизнь за счет государственной благотворительности. Но это также ослабляло военную мощь, и, поскольку лишения явно не были вызваны необходимостью, неизбежно возникала оппозиция. Задача состояла в том, чтобы промышленность работала на полных оборотах, не увеличивая количество материальных ценностей в мире. Товары надо производить, но не надо распределять. На практике единственный путь к этому – непрерывная война.
Сущность войны – уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда. Война – это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в конечном счете сделать его разумнее. Даже когда оружие не уничтожается на поле боя, производство его – удобный способ истратить человеческий труд и не произвести ничего для потребления. Плавающая крепость, например, поглотила столько труда, сколько пошло бы на строительство нескольких сот грузовых судов. В конце концов она устаревает, идет на лом, не принеся никому материальной пользы, и вновь с громадными трудами строится другая плавающая крепость. Теоретически военные усилия всегда планируются так, чтобы поглотить все излишки, которые могли бы остаться после того, как будут удовлетворены минимальные нужды населения. Практически нужды населения всегда недооцениваются, и в результате – хроническая нехватка предметов первой необходимости; но она считается полезной. Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудость повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой. По меркам начала XX века даже член внутренней партии ведет аскетическую и многотрудную жизнь. Однако немногие преимущества, которые ему даны, – большая, хорошо оборудованная квартира, одежда из лучшей ткани, лучшего качества пища, табак и напитки, два или три слуги, персональный автомобиль или вертолет – пропастью отделяют его от члена внешней партии, а тот в свою очередь имеет такие же преимущества перед беднейшей массой, которую мы именуем «пролы». Это социальная атмосфера осажденного города, где разница между богатством и нищетой заключается в обладании куском конины. Одновременно благодаря ощущению войны, а следовательно, опасности передача всей власти маленькой верхушке представляется естественным, необходимым условием выживания.
Война, как нетрудно видеть, не только осуществляет нужные разрушения, но и осуществляет их психологически приемлемым способом. В принципе было бы очень просто израсходовать избыточный труд на возведение храмов и пирамид, рытье ям, а затем их засыпку или даже на производство огромного количества товаров, с тем чтобы после предавать их огню. Однако так мы создадим только экономическую, а не эмоциональную базу иерархического общества. Дело тут не в моральном состоянии масс – их настроения роли не играют, покуда массы приставлены к работе, – а в моральном состоянии самой партии. От любого, пусть самого незаметного члена партии требуется знание дела, трудолюбие и даже ум в узких пределах, но так же необходимо, чтобы он был невопрошающим невежественным фанатиком и в душе его господствовали страх, ненависть, слепое поклонение и оргиастический восторг. Другими словами, его ментальность должна соответствовать состоянию войны. Неважно, идет ли война на самом деле, и, поскольку решительной победы быть не может, неважно, хорошо идут дела на фронте или худо. Нужно одно: находиться в состоянии войны. Осведомительство, которого партия требует от своих членов и которого легче добиться в атмосфере войны, приняло всеобщий характер, но, чем выше люди по положению, тем активнее оно проявляется. Именно во внутренней партии сильнее всего военная истерия и ненависть к врагу. Как администратор, член внутренней партии нередко должен знать, что та или иная военная сводка не соответствует истине, нередко ему известно, что вся война – фальшивка и либо вообще не ведется, либо ведется совсем не с той целью, которую декларируют; но такое знание легко нейтрализуется методом двоемыслия. При всем этом ни в одном члене внутренней партии не пошатнется мистическая вера в то, что война – настоящая, кончится победоносно и Океания станет безраздельной хозяйкой земного шара.

У партии две цели: завоевать весь земной шар и навсегда уничтожить возможность независимой мысли. Поэтому она озабочена двумя проблемами. Первая – как вопреки желанию человека узнать, что он думает, и – как за несколько секунд, без предупреждения, убить несколько сот миллионов человек. Таковы суть предметы, которыми занимается оставшаяся наука. Сегодняшний ученый – это либо гибрид психолога и инквизитора, дотошно исследующий характер мимики, жестов, интонаций и испытывающий действие медикаментов, шоковых процедур, гипноза и пыток в целях извлечения правды из человека; либо это химик, физик, биолог, занятый исключительно такими отраслями своей науки, которые связаны с умерщвлением. В громадных лабораториях министерства мира и на опытных полигонах, скрытых в бразильских джунглях, австралийской пустыне, на уединенных островах Антарктики, неутомимо трудятся научные коллективы. Одни планируют материально-техническое обеспечение будущих войн, другие разрабатывают все более мощные ракеты, все более сильные взрывчатые вещества, все более прочную броню; третьи изобретают новые смертоносные газы или растворимые яды, которые можно будет производить в таких количествах, чтобы уничтожить растительность на целом континенте, или новые виды микробов, неуязвимые для антител; четвертые пытаются сконструировать транспортное средство, которое сможет прошивать землю, как подводная лодка – морскую толщу, или самолет, не привязанный к аэродромам и авианосцам; пятые изучают совсем фантастические идеи наподобие того, чтобы фокусировать солнечные лучи линзами в космическом пространстве или провоцировать землетрясения путем проникновения к раскаленному ядру Земли.

Во все времена все правители пытались навязать подданным ложные представления о действительности; но иллюзий, подрывающих военную силу, они позволить себе не могли. Покуда поражение влечет за собой потерю независимости или какой-то другой результат, считающийся нежелательным, поражения надо остерегаться самым серьезным образом. Нельзя игнорировать физические факты. В философии, в религии, в этике, в политике дважды два может равняться пяти, но если вы конструируете пушку или самолет, дважды два должно быть четыре. Недееспособное государство раньше или позже будет побеждено, а дееспособность не может опираться на иллюзии. Кроме того, чтобы быть дееспособным, необходимо умение учиться на уроках прошлого, а для этого надо более или менее точно знать, что происходило в прошлом. Газеты и книги по истории, конечно, всегда страдали пристрастностью и предвзятостью, но фальсификация в сегодняшних масштабах прежде была бы невозможна. Война всегда была стражем здравого рассудка, и, если говорить о правящих классах, вероятно, главным стражем. Пока войну можно было выиграть или проиграть, никакой правящий класс не имел права вести себя совсем безответственно.

В прошлом правители всех стран, хотя и понимали порой общность своих интересов, а потому ограничивали разрушительность войн, воевали все-таки друг с другом, и победитель грабил побежденного. В наши дни они друг с другом не воюют. Войну ведет правящая группа против своих подданных, и цель войны – не избежать захвата своей территории, а сохранить общественный строй.
Лучшие книги, понял он, говорят тебе то, что ты уже сам знаешь.

На протяжении всей зафиксированной истории и, по-видимому, с конца неолита в мире были люди трех сортов: высшие, средние и низшие. Группы подразделялись самыми разными способами, носили всевозможные наименования, их численные пропорции, а также взаимные отношения от века к веку менялись; но неизменной оставалась фундаментальная структура общества. Даже после колоссальных потрясений и необратимых, казалось бы, перемен структура эта восстанавливалась, подобно тому как восстанавливает свое положение гироскоп, куда бы его ни толкнули.
Цели этих трех групп совершенно несовместимы. Цель высших – остаться там, где они есть. Цель средних – поменяться местами с высшими; цель низших – когда у них есть цель, ибо для низших то и характерно, что они задавлены тяжким трудом и лишь от случая к случаю направляют взгляд за пределы повседневной жизни, – отменить все различия и создать общество, где все люди должны быть равны. Таким образом, на протяжении всей истории вновь и вновь вспыхивает борьба, в общих чертах всегда одинаковая. Долгое время высшие как будто бы прочно удерживают власть, но рано или поздно наступает момент, когда они теряют либо веру в себя, либо способность управлять эффективно, либо и то и другое. Тогда их свергают средние, которые привлекли низших на свою сторону тем, что разыгрывали роль борцов за свободу и справедливость. Достигнув своей цели, они сталкивают низших в прежнее рабское положение и сами становятся высшими. Тем временем новые средние отслаиваются от одной из двух других групп или от обеих, и борьба начинается сызнова. Из трех групп только низшим никогда не удается достичь своих целей, даже на время. Было бы преувеличением сказать, что история не сопровождалась материальным прогрессом. Даже сегодня, в период упадка, обыкновенный человек материально живет лучше, чем несколько веков назад. Но никакой рост благосостояния, никакое смягчение нравов, никакие революции и реформы не приблизили человеческое равенство ни на миллиметр. С точки зрения низших, все исторические перемены значили немногим больше, чем смена хозяев.

В земном рае разуверились именно тогда, когда он стал осуществим.

После революционного периода 50–60-х годов общество, как всегда, расслоилось на высших, средних и низших. Но новые высшие в отличие от своих предшественников действовали не по наитию: они знали, что надо делать, дабы сохранить свое положение. Давно стало понятно, что единственная надежная основа для олигархии – коллективизм. Богатство и привилегии легче всего защитить, когда ими владеют сообща. Так называемая отмена частной собственности, осуществленная в середине века, на самом деле означала сосредоточение собственности в руках у гораздо более узкой группы – но с той разницей, что теперь собственницей была группа, а не масса индивидуумов. Индивидуально ни один член партии не владеет ничем, кроме небольшого личного имущества. Коллективно партия владеет в Океании всем, потому что она всем управляет и распоряжается продуктами так, как считает нужным. В годы после революции она смогла занять господствующее положение почти беспрепятственно потому, что процесс шел под флагом коллективизации. Считалось, что, если класс капиталистов лишить собственности, наступит социализм; и капиталистов, несомненно, лишили собственности. У них отняли все – заводы, шахты, землю, дома, транспорт; а раз все это перестало быть частной собственностью, значит, стало общественной собственностью. Ангсоц, выросший из старого социалистического движения и унаследовавший его фразеологию, в самом деле выполнил главный пункт социалистической программы – с результатом, который он предвидел и к которому стремился: экономическое неравенство было закреплено навсегда.

Правящая группа теряет власть по четырем причинам. Либо ее победил внешний враг, либо она правит так неумело, что массы поднимают восстание, либо она позволила образоваться сильной и недовольной группе средних, либо потеряла уверенность в себе и желание править. Причины эти не изолированные; обычно в той или иной степени сказываются все четыре. Правящий класс, который сможет предохраниться от них, удержит власть навсегда. В конечном счете решающим фактором является психическое состояние самого правящего класса.

В середине нынешнего века первая опасность фактически исчезла. Три державы, поделившие мир, по сути дела, непобедимы и ослабеть могут только за счет медленных демографических изменений; однако правительству с большими полномочиями легко их предотвратить. Вторая опасность – тоже всего лишь теоретическая. Массы никогда не восстают сами по себе и никогда не восстают только потому, что они угнетены. Больше того, они даже не сознают, что угнетены, пока им не дали возможности сравнивать. В повторявшихся экономических кризисах прошлого не было никакой нужды, и теперь их не допускают: могут происходить и происходят другие столь же крупные неурядицы, но политических последствий они не имеют, потому что не оставлено никакой возможности выразить недовольство во внятной форме. Что же до проблемы перепроизводства, подспудно зревшей в нашем обществе с тех пор, как развилась машинная техника, то она решена при помощи непрерывной войны (см. главу 3), которая полезна еще и в том отношении, что позволяет подогреть общественный дух. Таким образом, с точки зрения наших нынешних правителей, подлинные опасности – это образование новой группы способных, не полностью занятых, рвущихся к власти людей и рост либерализма и скептицизма в их собственных рядах. Иначе говоря, проблема стоит воспитательная. Это проблема непрерывной формовки сознания направляющей группы и более многочисленной исполнительной группы, которая помещается непосредственно под ней. На сознание масс достаточно воздействовать лишь в отрицательном плане.

Социализм старого толка, приученный бороться с чем-то, называвшимся «классовыми привилегиями», полагал, что ненаследственное не может быть постоянным. Он не понимал, что преемственность олигархии необязательно должна быть биологической, и не задумывался над тем, что наследственные аристократии всегда были недолговечны, тогда как организации, основанные на наборе, – католическая церковь, например, – держались сотни, а то и тысячи лет. Суть олигархического правления не в наследной передаче от отца к сыну, а в стойкости определенного мировоззрения и образа жизни, диктуемых мертвыми живым. Правящая группа – до тех пор правящая группа, пока она в состоянии назначать наследников. Партия озабочена не тем, чтобы увековечить свою кровь, а тем, чтобы увековечить себя. Кто облечен властью – не важно, лишь бы иерархический строй сохранялся неизменным.

Действительность существует в человеческом сознании и больше нигде. Не в индивидуальном сознании, которое может ошибаться и в любом случае преходяще, – только в сознании партии, коллективном и бессмертном. То, что партия считает правдой, и есть правда. Невозможно видеть действительность иначе, как глядя на нее глазами партии.

Если человек не страдает, как вы можете быть уверены, что он исполняет вашу волю, а не свою собственную? Власть состоит в том, чтобы причинять боль и унижать. В том, чтобы разорвать сознание людей на куски и составить снова в таком виде, в каком вам угодно. Теперь вам понятно, какой мир мы создаем? Он будет полной противоположностью тем глупым гедонистическим утопиям, которыми тешились прежние реформаторы. Мир страха, предательства и мучений, мир топчущих и растоптанных, мир, который, совершенствуясь, будет становиться не менее, а более безжалостным; прогресс в нашем мире будет направлен к росту страданий.

Брэдбери Реймонд Дуглас - 451 градус по Фаренгейту, 1953 год

Когда школы стали выпускать всё больше и больше бегунов, прыгунов, скакунов, пловцов, любителей ковыряться в моторах, лётчиков, автогонщиков вместо исследователей, критиков, учёных и людей искусства, слово «интеллектуальный» стало бранным словом, каким ему и надлежит быть. Человек не терпит того, что выходит за рамки обычного. Вспомните-ка, в школе в одном классе с вами был, наверное, какой-нибудь особо одарённый малыш? Он лучше всех читал вслух и чаще всех отвечал на уроках, а другие сидели, как истуканы, и ненавидели его от всего сердца? И кого же вы колотили и всячески истязали после уроков, как не этого мальчишку? Мы все должны быть одинаковыми. Не свободными и равными от рождения, как сказано в конституции, а просто мы все должны стать одинаковыми. Пусть люди станут похожи друг на друга как две капли воды, тогда все будут счастливы, ибо не будет великанов, рядом с которыми другие почувствуют своё ничтожество. Вот! А книга – это заряженное ружьё в доме соседа. Сжечь её! Разрядить ружьё! Надо обуздать человеческий разум. Почём знать, кто завтра станет очередной мишенью для начитанного человека? Может быть, я? Но я не выношу эту публику! И вот, когда дома во всём мире стали строить из несгораемых материалов и отпала необходимость в той работе, которую раньше выполняли пожарные (раньше они тушили пожары, в этом, Монтэг, вы вчера были правы), тогда на пожарных возложили новые обязанности – их сделали хранителями нашего спокойствия. В них, как в фокусе, сосредоточился весь наш вполне понятный и законный страх оказаться ниже других.

Если не хочешь, чтобы человек расстраивался из-за политики, не давай ему возможности видеть обе стороны вопроса. Пусть видит только одну, а ещё лучше – ни одной. Пусть забудет, что есть на свете такая вещь, как война. Если правительство плохо, ни черта не понимает, душит народ налогами, – это всё-таки лучше, чем если народ волнуется. Спокойствие, Монтэг, превыше всего! Устраивайте разные конкурсы, например: кто лучше помнит слова популярных песенок, кто может назвать все главные города штатов или кто знает, сколько собрали зёрна в штате Айова в прошлом году. Набивайте людям головы цифрами, начиняйте их безобидными фактами, пока их не затошнит, ничего, зато им будет казаться, что они очень образованные. У них даже будет впечатление, что они мыслят, что они движутся вперёд, хоть на самом деле они стоят на месте. И люди будут счастливы, ибо «факты», которыми они напичканы, это нечто неизменное. Но не давайте им такой скользкой материи, как философия или социология. Не дай бог, если они начнут строить выводы и обобщения. Ибо это ведёт к меланхолии! Человек, умеющий разобрать и собрать телевизорную стену, – а в наши дни большинство это умеет, – куда счастливее человека, пытающегося измерить и исчислить вселенную, ибо нельзя её ни измерить, ни исчислить, не ощутив при этом, как сам ты ничтожен и одинок. Я знаю, я пробовал! Нет, к чёрту! Подавайте нам увеселения, вечеринки, акробатов и фокусников, отчаянные трюки, реактивные автомобили, мотоциклы-геликоптеры, порнографию и наркотики. Побольше такого, что вызывает простейшие автоматические рефлексы! Если драма бессодержательна, фильм пустой, а комедия бездарна, дайте мне дозу возбуждающего – ударьте по нервам оглушительной музыкой! И мне будет казаться, что я реагирую на пьесу, тогда как это всего-навсего механическая реакция на звуковолны.

Хорошие писатели тесно соприкасаются с жизнью. Посредственные – лишь поверхностно скользят по ней. А плохие насилуют её и оставляют растерзанную на съедение мухам.

Кто не созидает, должен разрушать. Это старо как мир. Психология малолетних преступников.

Солнце горит каждый день. Оно сжигает Время. Вселенная несётся по кругу и вертится вокруг своей оси. Время сжигает годы и людей, сжигает само, без помощи Монтэга. А если он, Монтэг, вместе с другими пожарниками будет сжигать то, что создано людьми, а солнце будет сжигать Время, то не останется ничего. Всё сгорит.

– Мой дед говорил: «Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведённую из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чём после смерти найдёт прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращённое тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив». Мой дед говорил: «Не важно, что именно ты делаешь, важно, чтобы всё, к чему ты прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нём оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и настоящим садовником, – говорил мне дед. – Первый пройдёт, и его как не бывало, но садовник будет жить не одно поколение».

– Когда-то в древности жила на свете глупая птица Феникс. Каждые несколько сот лет она сжигала себя на костре. Должно быть, она была близкой роднёй человеку. Но, сгорев, она всякий раз снова возрождалась из пепла. Мы, люди, похожи на эту птицу. Однако у нас есть преимущество перед ней. Мы знаем, какую глупость совершили. Мы знаем все глупости, сделанные нами за тысячу и более лет. А раз мы это знаем и всё это записано и мы можем оглянуться назад и увидеть путь, который мы прошли, то есть надежда, что когда-нибудь мы перестанем сооружать эти дурацкие погребальные костры и кидаться в огонь. Каждое новое поколение оставляет нам людей, которые помнят об ошибках человечества.

Когда-нибудь мы вспомним так много, что соорудим самый большой в истории экскаватор, выроем самую глубокую, какая когда-либо была, могилу и навеки похороним в ней войну.

Быстрее... Проще... Веселее... Фантастическое общество... Нет! - это лозунг современной цивилизации. Оглядитесь вокруг... Большей части мира сделана телелоботамия...

Развивайте свой мозг, чувствуйте... Читайте, слушайте... Смотрите на мир, простые вещи вокруг... Давно ли Вы видели звезды? Слышали пение птиц? Радовались кружащимся вокруг осенним листьям?...

Российский офицер

Пикуль Валентин Саввич - Честь имею, 1985 год

В годы моего детства Петербург часто объявлял дни «кружечных сборов», когда по квартирам ходили студенты и курсистки с кружками для сбора подаяния. Помню, мама жертвовала дважды – в помощь Черногории, пострадавшей от неурожая, и на устройство детских школ в Сербии... Не только она! В кружку опускали свои медяки прохожие, солдаты, дворники, ибо мир славянства казался всем нам единым домом, только жили мы под разными крышами.

Профессура не скрывала от нас, что «преступность – это нормальная реакция нормальных людей на ненормальные условия жизни».

Признаюсь, я рано почувствовал, что сел не в свои сани, а одна случайная фраза, вычитанная у Лютера, довершила все остальное: «Чему учат в высших школах, – писал Лютер, – как не тому, чтобы все были дубинами и олухами?»

В моем сознании, еще довольно шатком, афоризм Лютера стал перекликаться с известным заветом критика Писарева, который я твердо вызубрил наизусть: «Кто дорожит жизнью мысли, тот знает очень хорошо, что настоящее образование есть только самообразование и что оно начинается только с той минуты, когда человек, распростившись со всеми школами, делается полным хозяином своего времени и своих занятий». Я заметно охладел к занятиям в Училище, загружая свою голову неустанным чтением книг по разным вопросам – от зоологии беспозвоночных до выводов Канта и Гегеля. Повзрослев, я начал испытывать молодое горячее нетерпение: «Как? Прожито почти двадцать лет, и за это время я не только ничего не создал полезного, но даже ничего не разрушил вредного...»

В моем поведении, как я понимаю сейчас, ничего странного не было, и вы, пожалуйста, не сочтите меня авантюристом. Дело даже не в сербской крови, доставшейся мне от матери. Слишком красноречиво высказывание поэта Байрона, павшего в борьбе за свободу греков: «Если у тебя нет возможности бороться за свободу у себя дома, так борись за свободу своего соседа». По-моему, лучше не скажешь...

Молодости свойственна любовь к оружию, которое как бы дополняет недостаток наших моральных сил.

В дальнейшем все мы были предоставлены своим силам, никто нас не «тянул», каждый отвечал за себя, и любая оплошность в учебе или дисциплине без промедления каралась изгнанием. Время не играло никакой роли: если оставалось, допустим, три дня до выпуска из Академии, но ты согрешил, в тебе уже не нуждались: проваливай! Думаю, что в этой железной строгости заключался немалый смысл. Офицер, делающий карьеру за счет обретения знаний, должен высоко нести эти знания. Если он заглянул в шпаргалку, значит, он бесчестен, а без чести нет офицера! И нужен очень крепкий лоб, чтобы пробить несокрушимую стенку наук, за которой твоему взору открывается великолепный стратегический простор для продвижения...

Гаагская мирная конференция 1899 года, созванная по инициативе Петербурга, продолжила работу в 1907 году, и нам, будущим генштабистам, следовало знать, о чем рассуждают в «Рыцарском зале» гаагского замка Бинненгоф. Надо сказать, что Германия старалась не связывать себя международными правилами военной морали, нежно лелея главную формулу своей военной доктрины: «Война есть акт насилия, цель которого принудить противника исполнить нашу волю». Если в Гааге говорили о том, как «гуманизировать» войну, чтобы от нее никак не страдало мирное население, то немецкий генштаб доказывал немцам обратное: «Цивилизованная война – это абсурдное противоречие... бойтесь добрых поступков – старайтесь быть жестоки, безжалостны, хищны и немилосердны! Гражданские лица не должны быть пощажены от ужасов и бедствия войны».

Времени конечно же не хватало, и только тут многие осознали, что всегда можно занять денег, но никто не даст в долг самого ценного для человека – времени! Мы были приучены регламентировать себя даже в минутах при сдаче экзаменов, как отсчитывали их шахматисты между перестановкой фигур. От нас, будущих офицеров Генштаба, требовали краткости выражений, профессор Колюбакин приводил классический пример из духовносемиранского быта. Ученый теософ, увидев на улице бегущего семинариста, окликнул его с небывалой лапидарностью?
– Кто? Куда? Зачем?
– Философ. В кабак. За водкой, – был получен ответ...
Мне была дана жизнь, но у каждой жизни своя судьба. Один человек лишь проводит жизнь, как лесной ежик или улитка, покорный судьбе, а другой человек сам созидает судьбу, для чего порою ему приходится всю жизнь выворачиваться наизнанку.

Но, как сказано у мудрого Квинтилиана, «история существует сама по себе, и ей безразлично, одобряем мы ее или не одобряем...».

В гуще виноградников я набрел на столь обширное кладбище, что сделалось страшно: сколько веков жили люди, радовались и умирали, их голоса и смех навеки исчезли для нас, и тут я невольно осмыслил не только слабую тщету жизни, но и все ее подлинное величие! Но покинул я кладбище в тревоге. Наверное, никакой Везувий не мог принести столько вреда Помпее, сколько приносят в мир войны, изуверства и целые эпохи молчаливого народного отчаяния...

– Где вы убиваете свободное время?
– Время, – ответил я, – это не жалкий комар, чтобы его убивать, а свободного времени у меня никогда не было.

Шлифен – тактик и стратег до мозга костей, даже лирика его мышления задыхалась в жестоких рамках теории. Однажды в поезде адъютант просил его посмотреть в окно:
– Ваше превосходительство, обратите внимание, какой дивный пейзаж перед нами, освещенный заходящим солнцем.
Шлифен почти равнодушно оглядел местность.
– Вы правы! – сказал он. – Но узость природного дефиле позволяет использовать его лишь для прохождения корпусной колонны, не больше, а действие артиллерии ослабится лучами заходящего солнца, которое станет мешать прямой наводке.

...литература не живет одной книжкою, а целыми библиотеками; искусство выражается в собраниях музеев, но только не одной картиной, а жизнь человека сама по себе, хочет он того или не хочет, растворяется в эпохе, словно кристалл соли в разъедающем его растворе. Волею судьбы я ощущаю себя подобным кристаллом, полностью растворенным в политике, в страстях и войнах своего времени, безжалостного ко мне – как к личности!

Здесь я должен сознаться, что никакой вражды к немцам как людям никогда не испытывал. Мало того, мне часто приходили в голову слова Руссо: «Война не есть отношение человека к человеку, а лишь отношение государства к государству. Государство не может иметь врагами отдельных лиц, а только само государство же!» Живя среди немцев, сам выдавая себя за немца, я ненавидел не их, а лишь боролся с немецким государством, в потаенных недрах которого уже вызревали опасные бациллы будущих войн с их опасной доктриной молниеносных «блицкригов».

– Любое политическое движение необходимо крепить не только кровью в битвах или вином на партийных банкетах, но его следует возбуждать национальной идеей

Бесплановость рождается в моменты, когда возникает изобилие всяческих планов. В таких случаях наши генералы засучив рукава устраивают винегрет из чужих мыслей, подкрепленных устаревшими доктринами, и, сами не в силах постичь сути своих выводов, они поливают свое блюдо, как уксусом, весьма основательными ссылками на историю России:
– Это когда же нас били? Пожалуй, только от Емельки Пугачева бывало рыло в крови, а так... выкручивались! Господь праведный еще не оставил Русь-матушку своим вниманием.

– Время вспомнить о Бернгарди, – намекнул кайзер. Немецкий генерал Фридрих Бернгарди заявил о «праве» Германии господствовать над другими народами, менее жизнестойкими, нежели немецкая нация. При этом, утверждал Бернгарди, Германия имеет историческое «право» не стесняться ни дипломатическими трактатами, ни учением христианства.

Воюют не за власть – люди погибают за Отечество!
Дело историков разобраться, почему на войну с Японией русские шли неохотно, а нападение Германии на Россию вызвало пробуждение национальных чувств. Так было в 1914-м, так было в 1941 году... Наверное, в русском народе слишком сильно давнее недоверие к Германии, которая со времен Петра I поставляла для царского двора временщиков, а немцы входили в «элиту» придворного общества. Наконец, в эпоху крепостничества помещик брал в управляющие именно лесковского немца, и тот плетьми и палками выколачивал из людей оброки. Если собрать воедино цитаты из русской литературы, в которых обличается немец-поработитель, то соберется громадный томина, но достаточно вспомнить салтыковско-щедринский разговор «мальчика в штанах» с «мальчиком без штанов»...

В истории немало примеров, когда посредственность венчается лаврами, ибо – на фоне всеобщего безголосья – воробьи всегда с успехом заменяют соловьев. Бывало не раз, что никому не известные генералишки, вознесенные к высотам власти, становились «гениальными полководцами всех времен и народов», без стыда и совести обвешивая себя гирляндами орденов, на которые не имели никакого права.

Не мной замечено, но давно замечено: у себя в Германии немец воспитан так, что бумажки на улице не уронит; он сажает розы, любит чистоту тротуаров, ценит уют в семье, посыпает дорожки гравием, ласкает собак и кошек. Но это только дома, где его держат в тисках полицейского надзора. Зато «все дозволено» немцу, если он идет солдатом по чужой земле – тут можно отыграться за все ограничения, которыми был связан на родине: режь, грабь, взрывай, убивай, насилуй – тебе за это ничего не будет, даже не оштрафуют (ведь ты не дома!)...


Паулюс заметил мое внимание к нему, особенно в тех случаях, когда он хотел переосмыслить свои победы и поражения.
– Но зачем вам это? – спросил он меня.
– Кто забывает прошлое, тот остается без будущего. Наконец, – сказал я, – если на войну смотреть лишь своими глазами, получим любительскую фотографию, но, глянув на войну глазами противника, мы получим отличный рентгеновский снимок...

На могильном камне английской шпионки Эдит Кавелль, расстрелянной немцами, высечены ее предсмертные слова: «Стоя здесь, перед лицом вечности, я нахожу, что одного патриотизма недостаточно». Много было домыслов по поводу этих слов, и если разведчику «одного патриотизма недостаточно», то спрашивается, что же еще требуется ему для того, чтобы раз и навсегда ступить на тропу смерти? Думаю, все дело как раз в патриотизме самого высокого накала, который толкал людей на долгий отрыв от родины, на неприемлемые условия чужой и враждебной жизни, чтобы в конечном итоге – вдали от родины! – служить опять-таки своей родине...

Я всегда был очень далек от политики, не вникал в социальные распри, не уповал на грядущее благо революции, но, смею думать, что именно любовь к отчизне и к справедливости ее народных заветов повела меня туда, где я должен быть, и не кому-нибудь, а именно мне, бездомному бродяге, пусть выпадет то, что я обязан принять с чистым сердцем...

В одиночестве здраво думалось, но думалось, черт побери, опять-таки не о том, чтобы позвать с улицы первую попавшуюся Аспазию, – нет, события мира уже обглодали меня, словно голодная собака мозговую косточку. Отныне я не мог мыслить о себе, не связывая личной судьбы с тем, чту вокруг меня сегодня и чту мне и моей стране предстоит испытать завтра.

Замечательная книга. Главный Герой (именно с большой буквы) - пример для подражания. Он не "квасной патриот", а российский офицер, который знает, что такое "честь мундира".
Из книги узнал о страданиях сербского народа, и понял что не так давно история повторилась. Южных славян с древних времен разрывали навязываемыми территориальными, религиозными распрями... Европа и, в последствии, Америка боялись славян, их объединения...
Теперь подобную тактику мы наблюдаем повсеместно и в отношении всех народов.
Государство - высшая форма объединения людей для защиты, жизни... ....образованное людьми - оно же является их главным врагом и убийцей.

Самый ценный ресурс человека ...

Даниил Александрович Гранин - Эта страннаяжизнь, 1974 год

"Все, о Люций, не наше а чужое, только время наша собственность, - писал Сенека. - Природа предоставила в наше владение только эту вечно текущую и непостоянную вещь, которую вдобавок может отнять у нас всякий, кто этого захочет ... Люди решительно ни во что не ценят чужого времени, хотя оно единственная вещь, которую нельзя возвратить обратно при всем желании. Ты спросишь, может быть, как же япоступаю, поучающий тебя? Признаюсь, я поступаю как люди расточительные, но аккуратные - веду счет своим издержкам. Не могусказать, чтобы я ничего не терял, но всегда могу дать себе отчет, сколько я потерял, и каким образом, и почему."

"Время расределяется почти также, как и две тысячи лет назад, при том же Сенеке: "Большая часть нашей жизни уходит на ошибки и дурные поступки; значмтельная часть протекает в бездействии, и почти всегда вся жизнь в том, что мы делаем не то, что надо"."

"Время у него похоже на материю - оно не пропадает бесследно, не уничтожается; всегда можно разыскать, во что оно обратилось. Учитывая, он добывал время. Это была самая настоящая добыча."

"Существует древняя поговорка: врач не может быть хорошим врачем, если он только хороший врач. То же с учеными. Если ученый - только ученый, то он не может быть крупным ученым. Когда исчезает фантазия, вдохновение, то вырождается и творческое начало. Оно нуждается в отвлечениях. Иначе у ученого остается лишь стремление к фактам.

... Отвлечениязанимали все больше места в его работе. Он сам сетовал, что не в состоянии укрываться от страстей окружающего мира, но я думаю, что и собственные страсти он н в силах был обуздать. Он не мог соблюдать диету своего ума - в этом смысле он грешил лакомством и обжорством. Там, где ему попадалось что-то вкусненькое для его мощной логики, он не мог удержаться."

"Но задуманного сделать не удалось. То, ради чего он отладил свою Систему, которая стала системой жизни, - этого сделать не удалсь. Не повезло. Несчастливый он был человек.

... Он один из тех людей, кто сумел выйти за пределы своих возможностей. Здоровья не бог весть какого крепкого, он, благодаря принятому режиму, прожил долгую и в общем-то счастливую жизнь. Он сумел в самых сложных ситуациях отаваться верным своей специальности, ему почти всегда удавалось заниматься тем, чем он хотел, тем, что ему нравилось. Не правда ли, счастливый человек?"

"Пять с половиной часов в день чистого труда. Круглый год! Это ли не достижение! Это вам не жук на палочке!

"Под личиной смешка он и в самом деле был доволен, что так все сложилось. Он умел использовать себе на пользу не только отбросы времени, а и подножки судьбы. Куда бы его ни посылали, где бы он ни жил - он жил полноценно, все с тем же крайним напряжением. Провинция? Тем лучше, больше времени работать, думать: спокойнее, тише, здоровее... В любом положении он отыскивал преимущества. Не мирился, не ждал милости - вся его Система была призывом к повышению человеческой активности. Есть такие натуры: там, где они находятся, там - центр мира, там проходит земная ось. То, что они делают и есть самое наиважнейшее, самое необходимое. Пять с половиной часов в день чистого труда. Круглый год! Это ли не достижение! Это вам не жук на палочке!

...Что это - упоение собой? Эгоизм? Нет, нет, это счастье осуществления самого себя. А человек, который осуществляет себя и живет в этом смысле для себя, приносит наибольшую пользу... В этом была требовательность к себе - не к другим, это мы умеем, а прежде всего - к самому себе. В какой-то мере и то, что он писал, он как бы писал для себя, соотносил написанное с собою. Большая часть разного рода сочинений пишется ведь для других. Трудятся, чтобы учить других, а не для того, чтобы познать себя и внутренне просветиться самим. Я знал авторов, которые из написанного ими не делали никаких для себя выводов: то, на чем они настаивали, никакого отношения к ним самим не имело. Единственное - когда книга встречала возражения, они бросались защищать ее. Воспитывать - других, требовать мыслить — других, призывать к добродетелям - других... Автор же при этом никак не обращает на себя свои рассуждения, он считает себя вправе как бы самоотделиться; важно, что мысли его полезны, он отвечает за их правильность, а не за их соответствие с его жизнью.Соответствует или не соответствует - неважно, никому нет до этого дела, важно, чтобы было талантливо. Вокруг этого все и вертится (в лучшем случае!) - талантливо или неталантливо. А что сам талант при этом исповедует, какова лично его этика, следует ли он тому, к чему призывает,- это считается второстепенным делом.

До поры до времени. Пока не встретится человек, у которого требования к другим и требования к себе совпадают. И тогда сразу чувствуется преимущество цельности. Вот почему мы так радуемся, видя среди ученых, философов, писателей, среди мыслителей, учащих жить,- примеры высокой морали. Особенно богата этим история русской интеллигенции - тот же Владимир Вернадский, и Лев Толстой, и Владимир Короленко, и Николай Вавилов, и Василии Сухомлинский, и Игорь Тамм ..."

"У большинства людей так или иначе складываются собственные отношения со Временем, но у Александра Александровича Любищева они были совершенно особыми. Его Время не было временем достижения. Он был свободен от желания обогнать, стать первым, превзойти, получить ... Он любил и ценил Время не как средство, а как возможность творения. Относился он к Времени благоговейно и при этом заботливо, считая, что Времени не безразлично, на что его употреблять. Оно выступало не физическим понятием, не циферблатным верчением, а понятием, пожалуй, нравственным. Время потерянное воспринималось как бы временем, отнятым у науки, pacтраченным, похищенным у людей, на которых он работал. Он твердо верил, что Время - самая большая ценность и нелепо тратить его для обид, для соперничества для удовлетворения самолюбия. Обращение со временем было для него вопросом этики. На что имеет человек право потратить время своей жизни, а на что не имеет. Вот эти нравственные запреты нравственную границу времяупотребления, Любищев для себя выработал."

"Не сразу автор разобрался в том, что все это, так сказать, с точки зрения самого Любищева, и тем более удивительно. Потому что каким душевным здоровьем надо обладать, чтобы чувствовать счастье от ежедневного преодоления. У нас, наблюдающих издали это непрестанное восхождение, все равно рождается чувство восхищения, и зависти, и преклонения перед возможностями человеческого духа. Подвига не было, но было больше, чем подвиг - была хорошо прожитая жизнь. Странность ее, загадка, тайна в том, что всю ее необычайность он считал для себя естественной. Может, это и была естественная жизнь Разума? Может, самое трудное - достигнуть этой естественности, когда живешь каждой секундой и каждая секунда имеет смысл. То, что он получал от науки, было больше, чем он давал ей, и это было для него естественно, а для нас тоже странно, потому что, казалось бы, он все, что мог, отдавал науке." 

Когда надежды нет и на смену отчаянию приходит гнев ...

 Джон Эрнст Стейнбек - Гроздья гнева, 1939 год

"Люди выходили из домов и, потянув ноздрями опаляющий жаром воздух, прикрывали ладонью нос. И дети тоже вышли из домов, но они не стали носиться с криками по двору, как это бывает с ними после дождя. Мужчины стояли у изгородей и смотрели на погибшую кукурузу, которая быстро увядала теперь и только кое-где проглядывала зеленью сквозь слой пыли. Мужчины молчали и не отходили от изгородей. И женщины тоже вышли из домов и стали рядом с мужьями, спрашивая себя, хватит ли у мужчин сил выдержать это. Женщины украдкой приглядывались к лицам мужей, кукурузы не жалко, пусть пропадает, лишь бы сохранить другое, главное. Дети стояли рядом, выводя босыми ногами узоры на пыли, и дети тоже старались проведать чутьем, выдержат ли мужчины и женщины. Дети поглядывали на лица мужчин и женщин и осторожно чертили по пыли босыми ногами. Лошади подходили к водопою и, мотая мордами, разгоняли налет пыли на поверхности воды. И вот выражение растерянности покинуло лица мужчин, уступило место злобе, ожесточению и упорству. Тогда женщины поняли, что все обошлось, что на этот раз мужчины выдержат. И они спросили: что же теперь делать? И мужчины ответили: не знаем. Но это было не страшно, женщины поняли, что это не страшно, и дети тоже поняли, что это не страшно. Женщины и дети знали твердо: нет такой беды, которую нельзя было бы стерпеть, лишь бы она не сломила мужчин."

"Ибо человек – единственное существо во всей органической жизни природы, которое перерастает пределы созданного им, поднимается вверх по ступенькам своих замыслов, рвется вперед, оставляя достигнутое позади. Вот что следует сказать о человеке: когда теории меняются или терпят крах, когда школы, философские учения, национальные, религиозные, экономические предрассудки возникают, а потом рассыпаются прахом, человек хоть и спотыкаясь, а тянется вперед, идет дальше и иной раз ошибается, получает жестокие удары. Сделав шаг вперед, он может податься назад, но только на полшага – полного шага назад он никогда не сделает. Вот что следует сказать о человеке; и это следует понимать, понимать. Это следует понимать, когда бомбы падают с вражеских самолетов на людные рынки, когда пленных прирезывают, точно свиней, когда искалеченные тела валяются в пропитанной кровью пыли."

"– Как же я о тебе узнаю, Том? Вдруг убьют, а я ничего не буду знать?  

Или искалечат. Как же я узнаю?

Том невесело засмеялся.

– Может, Кэйси правду говорил: у человека своей души нет, а есть только

частичка большой души – общей… Тогда…

– Тогда что?

– Тогда это не важно. Тогда меня и в темноте почувствуешь. Я везде буду

– куда ни глянешь. Поднимутся голодные на борьбу за кусок хлеба, я буду

с ними. Где полисмен замахнется дубинкой, там буду и я. Если Кэйси

правильно говорил, значит, я тоже буду с теми, кто не стерпит и

закричит. Ребятишки проголодаются, прибегут домой, и я буду смеяться

вместе с ними – радоваться, что ужин готов. И когда наш народ будет

есть хлеб, который сам же посеял, будет жить в домах, которые сам

выстроил, – там буду и я. Понимаешь? Фу, черт! Я совсем как наш Кэйси

разглагольствую. Верно, потому, что много о нем думал все это время.

Иной раз будто вижу его перед собой."

"Чудно?. Женщина семьей управляет. Женщина командует: то сделаем, туда  

поедем. А мне хоть бы что.

– Женщине легче переделаться, – успокаивающе проговорила мать. – У

женщины вся ее жизнь в руках. А у мужчины – в голове. Ты не обижайся.

Может… может, в будущем году местечко себе подыщем.

– У нас ничего нет, – продолжал отец. – Работы теперь долго не найдешь,

урожаи собраны. Что мы дальше будем делать? Как мы будем кормиться?

Розе скоро придет время рожать. Так нас прижало, что и думать не

хочется. Вот и копаюсь, вспоминаю старое, чтобы мысли отвлечь. Похоже,

кончена наша жизнь.

– Нет, не кончена. – Мать улыбнулась. – Не кончена, па. Это женщине

тоже дано знать. Я уж приметила: мужчина – он живет рывками: ребенок

родится, умрет кто – вот и рывок; купит ферму, потеряет свою ферму –

еще один рывок. А у женщины жизнь течет ровно, как речка. Где немножко

воронкой закрутит, где с камня вниз польется, а течение ровное… бежит

речка и бежит. Вот как женщина рассуждает. Мы не умрем. Народ, он будет

жить – он меняется немножко, а жить он будет всегда.

– Откуда ты это знаешь? – спросил дядя Джон. – Сейчас вся жизнь

остановилась, разве ее чем-нибудь подтолкнешь? Люди устали, им бы

только лечь да забыться.

Мать задумалась. Она потерла свои глянцевитые руки одна о другую,

переплела пальцы.

– На это сразу не ответишь, – сказала она. – Мне так кажется: все, что

мы делаем, все ведет нас дальше и дальше. Так мне кажется. Даже голод,

даже болезни; кое-кто умрет, а другие только крепче станут. Надо со дня

на день держаться, сегодняшним днем жить."

"Работы не будет до весны. До самой весны.

А не будет работы – не будет ни денег, ни хлеба.

Есть у человека лошади – он на них и пашет, и боронят, и сено косит, а когда они стоят без дела, ведь ему и в голову не придет выгнать их из стойла на голодную смерть.

То лошади, – а мы люди.

  Женщины следили за мужьями, следили, выдержат ли они на этот раз. Женщины стояли молча и следили за мужьями. А когда мужчины собирались кучками по нескольку человек, страх покидал их лица, уступая место злобе. И женщины облегченно вздыхали, зная, что теперь не страшно – мужчины выдержат; и так будет всегда – до тех пор, пока на смену страху приходит гнев."

 

И, напоследок, приведу отрывок из книги Экклизиаста, упомянутый в тексте:

 

"И еще я увидел тщету под солнцем:
Есть одинокий, и с ним никого: ни сына, ни брата,
И нет конца всем его трудам,
И не сыты его очи богатством:
"И для кого я тружусь и себя лишаю блага?"
Вдвоем быть лучше, чем одному,
Ибо есть им плата добрая за труды их;
Ибо если упадут - друг друга поднимут;
Но горе, если один упадет, а чтоб поднять его - нет другого,
Да и если двое лежат - тепло им; одному же как согреться?
И если кто одного одолеет,
То двое вместе против него устоят;
И втрое скрученная нить не скоро порвется." 

Мой катехизис. Постулат первый.

Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой.

Иоганн Вольфганг Гёте

Завет ДОИЛЬИЧА

Я продолжаю учиться, мое воспитание ещё не закончено, но когда же оно закончится? Когда я не буду более способен к нему — после моей смерти. Вся моя жизнь есть, собственно говоря, лишь одно продолжительное воспитание.

Клод Адриан Гельвеций

Студентам посвящается...

xxx: вот никак не пойму - ты сова, жаворонок или вообще аритмик?
yyy: диплом

народное

Первая и наилучшая из побед ...

"Повелевать собою — величайшая власть."

Сенека Луций Анней 

"Хотите подчинить себе других — начинайте с себя." 

Люк де Клапье Вовенарг

"Величайшая победа — победа над самим собой."

Педро Кальдерон Де Ла Барка 

"Истинное величие состоит в том, чтобы владеть собою."

Жан де Лафонтен

"Проси совета у того, кто умеет одерживать победы над самим собою."

Леонардо да Винчи

"Не может управлять другими тот, кто не в состоянии справиться с самим собой."

английская пословица/народная мудрость

"Мужествен не только тот, кто побеждает врагов, но и тот, кто господствует над своими страстями."

Демокрит

"Умение мужественно преодолевать самого себя — вот что всегда казалось мне одним из самых величайших достижений, которыми может гордиться разумный человек."

Пьер Огюстен Бомарше

"Победа над самим собой есть первая и наилучшая из побед."

Платон

"Единственная война – война с самим собой, единственная победа – победа над самим собой."

Будда

Героям ...

Moscow Death Brigade - Герои, 2010 год

Герои в этом мире есть, они здесь, рядом
Ты скользишь мимо замутненным пропагандой взглядом
За суетой распада, чадом масс-медиа ада
Совершают подвиги они, не требуя награды

Рай мира глянца, потоки лжи с экрана
Пожирай, пока глаза не воспалятся как гнилые раны
Глотай - говорит делец, потому что надо
Очередной золотой телец ведет стадо
Теле-идиотов, нарко-клоунов из клуба
Наемных патриотов и косноязычных правдорубов
Силиконовые губы на смазливой роже
Чтобы твоя дочь смотрела и хотела стать такой же
Продаться подороже! А вот еще герои
На передовой, взгляд волевой, сирена воет
Звезды на погонах, пастухи в загонах Вавилона
Сделай сериал погромче, заглуши стоны
Новые иконы, для подражания пример
В восторге обожания не бьется только лицемер
Учат быть стильным, никогда не отставать от моды,
Диллер, антикиллер, килотонны картонных уродов

Разделяй и властвуй, законы эти старше мира
Каждому сегменту потребителей свои кумиры
Радетель за народ или прожженный наркоман
Один кукловод, все в один рот, в один карман
Медиа-дурман, диктует, кем тебе гордиться
Подражать, уважать, давай запоминай лица
Опять не спится, руку протяни за пультом
Зависимости спица в мозгу, соединись с культом
Слепого поклоненья, поколенье на коленях
Герои на экране, ты останешься их тенью
Им золотые горы, тебе в черепе дыра
Дети олигархов, воры, сутенеры, опера
Сказки о наркотиках, стволах, клубах режут ухо
Деньги и успех на крови, давай, ни пуха
Титаны духа учат убивать для потехи
Моральные вопросы лихо щелкать как орехи

Маются от скуки роскошью пресыщенные суки
Этот трек для тех, кто никогда не опускает руки
Кто не сдается несмотря на приговор врачей
Приблизился к черте, но до конца идет к своей мечте
Для одиноких матерей, кто растит детей
Несмотря на нищету, проблемы и вранье властей
Жизнь становится подлей, несправедливость жжет веки
Но вера и упорство останавливают реки
Кто не забыл традиции, наследие отцов
Не пошел по легкой, но кривой дороге подлецов
Не продал призвание и клятву жить для людей
Для пожарников, спасателей, врачей, учителей
Тех, кто проводят день в заботах, и затемно встают
Убиваются на трёх работах, чтоб поднять семью
Жизнь свою забывают ради исполненья долга
Сохранить себя сложно, потерять недолго

С треком можно ознакомиться тут.

У меня довольно напряженные отношения с хип-хопом, но эти ребята (к слову сказать они же формеры Razor Bois) своими текстами цепляют.

Ну и в добавок:
Выдумки о телках, наркоте, братве и прочий бред
Это рэп? Мы нет! Лови прямой ответ
Moscow Death Brigade - До конца, 2009 год

На заметку руководителю ...

Том Клегг - Рота Шарпа, 1994 год

Видите ли, у нас два уха и всего один рот, поэтому хороший командир слушает в два раза больше, чем говорит.

Сложно взрослеть ...

Николас Рэй - Бунтарь без идеала, 1955 год 

- Что нужно для того чтобы стать мужчиной - дай мне прямой ответ!
- Через десять лет ты оглянешься и поймешь.
- Десять лет?! Мне нужен ответ сейчас. Мне нужен ответ.

<...>

- Как ты думаешь какие парни нужны девушкам?
- Мужчины.
- Да, мужчина, который может быть ласковым и приятным. Тот, кто не убежит когда ты будешь в нём нуждаться. Быть другом Платона, в то время, когда его никто не любит. Это и значит быть сильным.

<...>

- Я кого-то люблю. Всё это время я искала того, кто сможет полюбить меня, а теперь я кого-то люблю... И это так просто. Почему это так просто?

И на камне вырастет дерево ...

Канэто Синдо - Голый остров, 1960 год

<...>

Собственно в фильме не прозвучало ни одного слова, да и у меня нет слов. Я просто хочу молча поклониться японскому трудолюбию...

Bimbo hima nashi (У бедняков нет времени)

Piscis primuin a capite foetat

Masaki Tachibana, Itsurô Kawasaki, Кенджи Камияма - Призрак в доспехах: Синдром одиночки, 2002-2005 год, 42 серия

Премьер-министр Вам известна главная причина слабости силовых структур любого государства. ... Вы только что назвали её сами. С того момента, когда руководство организации начинает использовать её в своих собственных интересах, она начинает умирать медленной смертью.

О городе...

Александр У - Размышления [3], Чудный сон, 2007 год

Я, просыпаясь, вижу чудный сон...
Мой город в суматоху, словно муравейник погружен:
Снуют повсюду люди и машины...
Спешит куда-то ОН - но сразу видно - важнен ОН,
Трусит Барбос...
...он словно никого не замечая,
Удаляется по собственным "охотничьим" делам.
И остановка, не сдаваясь, берет тролейбус... штурмом...
Повиснув вся на пятом человеке ... на ступеньке...
Прорвали все преграды и препоны...
И вот уже с толпой в метро.
- Вставайте на ступени по-двое!
- Простите, там нас трое, и четвертый... ОН на хребте сидит!
Забыта линия давно и скинуть вас готовы вниз,
Чтобы восседать на троне... для "инвалидов и детей".
Я, просыпаясь, вижу чудный сон...
Густейший дым валит из труб фабрично-заводских,
(Верно сказано - прогресс не остановишь)
Нева стекает в Финский нефтью и ...нашим смрадом,
- Туман,сейчас? (себе)
- Да, будто в Лондоне, но там не из-за пробок!
На переходе, жду... Зеленого?!
А, впрочем, сам не знаю я чего!
Дыша в лицо мне перегаром... сигаретой, из дешевых
Мадемуазель...?!
Не преминула мне сказать, что "- Зря воротишь нос ты!"
Ведь право это ей КОНСТИТУЦИЕЙ дано...
При этом не докинув окурок и до урны... метров пять...
Зажгла в глазах зелёный и двинулась... на красный.
Ну коли КОНСТИТУЦИЕЙ положено ОНО - тут нету сил людских !!!
Ведь это ДЕЛО -  ДЕЛО власти !!!
Я, засыпая, вижу чудный сон...
...
В мечтах я Вижу ЭТО... СЧАСТЬЕ... !
Оно просто: я вижу луг, на нем цветы...
Деревья вижу, вижу реку...
Я слышу шебетанье птиц и бульканье воды...
...
Я, засыпая, вижу чудный сон...
Хмельной от выхлопов закат, шум машин...
Баюкают меня... и я засну под ЭТО СЧАСТЬЕ...!

Распространение этого произведения без ведома автора преследуется автором!
Произведение написано без применения наркотических и психотропных веществ!
Просьба рассматривать произведение философски...

О женщине...

Александр У - Размышления [4], Женщине, 2006 год

Мне хочется сказать о современной моде...
... и женщине, если можно нынешних существ так называть
Наверное, я повторюсь, сказав, что рыцарских времен давно не стало
... как, в прочем, и прекрасных дам
Достойных звания с времен советских, пожалуй, не осталось
да если и остались, то бабушки уже давно
Хотя достойней? скромнее существа - мне трудно подобрать
Та что носила гордо Афродиты имя
Была отличной матерью и верным другом - мужу своему
С ним наравне в забое уголь добывая,
Была способна сохранять и женственность и стиль
Верна семье и скромной домотканой моде
Вот какова ОНА была
О современной "женщине" не надо много слов
Нет, можно распушится в дифирамбах
Но фальшь такую не могу я положить на этот стих
Проснувшись рано - по утру - часов в двенадцать
Несут свой страшный крест - сдав детей прислуге
... и завтрак получив в постель
Затем, задумавшись до часу в гардеробной
Идут - на муки - к маникюрше
... или того страшнее - педикюр
И вот, намучившись изрядно, ее встречаем мы...
... не на работе - в бутике
Пройдет бесцельно день, если 
Тысяч пять зеленых не оставит там она
Ей также интересен утонченный стиль
Их элегантность подобна грации коровы
И силикон способен, видимо, увеличивать удои
Уж если в третий раз к врачу
Смотря вокруг и лицезрея множество таких примеров
Я сохраняю все же верность идеалу
ТОЙ, что могла сберечь детей и свой очаг
Тепло для мужа и детей
И заработать как-то денег, сидя дома
При этом сохраняя красоту
Быть может идеал мой - тайна,
Мечта, которой мне не обрести
Но верю я, что эту тайну
Мне доведется c собой по жизни пронести...

Распространение этого произведения без ведома автора преследуется автором!
Произведение написано без применения наркотических и психотропных веществ!
Просьба рассматривать произведение философски...

О смерти...

Александр У - Размышления [1], Мы все умрём!!! Умрём, Умрём... Придёт она... Сомнений нет..., 2006 год

Настала ночь и остаёшься вновь один
Мир снов и духов, входит Смерть (и говорит)
 - Не первый Ты, не Ты один!
 - Не тороплюсь я... там, ... всем привет 
И погружаюсь в мирный сон
Но смерть не даст уснуть
Грозит иссохшим пальцем мне в ответ,
Щеря в усмешке гнилые зубы
 - Настал последний миг, если хочешь, бытия!?
 - Ну если шансов нет, дай мне хотя'б один ответ:
Кто ты послушная слуга или жестокая хозяйка наших судеб,
И по своей ли воле жизни забирать должна?
Я чувствую,что хватка ослабела тут же
Да не ужель задумалась она?!
И положив кровавую косу,присела на постель.
 - Нет я не думаю что судьбы решены!
 - ... !!!?
 - Не ожидала я услышать здесь вопросов столько странных, (про себя думает)
И даже смерть вопросы бытия смутить смогли
(шепчет) Уйти не дав ответа, так,  врасплох...?
И вот уж где-то замелькал рассвет
Но силы, жизни, больше нет
 - Ответь пока есть жизни миг, (слабеющим голосом) 
Пока есть крови капля в сердце...
Прекрасен миг заката на заре рассвета
Так насладись им до конца
Кто думает сейчас о том как был прекрасен этот мир...
Да, улыбнись им всем в ответ, и, взяв под руку смерть шагните вниз...
И может улыбнётся вам она (нет, не удача) в ваш последний миг
Последний взгляд, последний вздох, предсмертный крик
- А говорили смерти нет (с иронией тихо произносит,так мысли в слух)
Теперь сомнений больше нет... Умрём мы все... Бессмертных нет... (тихий удаляющийся смех)

Распространение этого произведения без ведома автора преследуется автором!
Произведение написано без применения наркотических и психотропных веществ!
Просьба рассматривать произведение философски...

Распорядок дня

Марьянович Александр - Эрратология, 1999 год

"Рано ложиться и рано вставать makes a man healthy, welthy and wise!"

Make 'self, man

Владимир Маркович Санин - Новичок в Антарктиде, 1973 год

"Каждый человек - сам себе скульптор: один лепит тело, другой - тушу ..."

Ответственность лидера - жизнь другого

Дэвид Марк Вебер - Честь королевы, 1994 год

"<...> Как и усталость, печаль была ценой, которую капитан платил за привилегии командования. Гражданские - и многие младшие офицеры  - видели только церемонии и почтение, почти безраздельную власть, которой обладал капитан корабля её величества. Они не видели другой стороны медали - ответственности, требовавшей идти дальше, потому что твои люди нуждаются в тебе, и мучительного понимания, что твои ошибки убьют не только тебя. Снова и снова ты посылаешь людей на смерть, потому что другого выбора нет. Потому что их долг в том, чтобы рисковать своими жизнями, а твой - тащить их за собой в пасть смерти ... или посылать их впереди себя."

О революции

Masaki Tachibana, Itsurô Kawasaki, Кенджи Камияма - Призрак в доспехах: Синдром одиночки, 2002-2005 год, 52 серия

"<...> В таком случае роль лидера невелика и малопонятна. Тот, кто возглавляет массы порой вынужден принимать нелегкие решения, действуя по обстоятельствам."

"<...> - Вы замечательный человек, но Вы опасный человек в то же время. Вашей стране не нужны харизматические лидеры, которых нельзя контролировать, с покорными потребителями гораздо проще..."

Порядок и ответственность

Masaki Tachibana, Itsurô Kawasaki, Кенджи Камияма - Призрак в доспехах: Синдром одиночки, 2002-2005 год, 51 серия

"<...> Побывав на полуострове я познал жизнь с изнанки. Я убедился, что порядок бывает противоречив, что власть имущие эксплуатируют бедных. Эта система изжила себя... Но больше всего меня разочаровало полное отсутствие ответственности у людей. Не создав ничего своего, и ничего не понимая - они довольствовались информацией, которая поступала сверху, принимая её как должное, что позволяло легко контролировать их. Лишенные чувства ответственности люди не могли правильно пользоваться инфраструктурой сети, моя революция станет актом возмездия против таких людей."

... загогулина

Дэвид Марк Вебер - Честь королевы, 1994 год

"<...> Андреас вполне в состоянии командовать кораблем самостоятельно; слишком много она беспокоится и о повседневных операциях конвоя. Ей всегда сложно было делегировать свои обязанности подчиненным, она знала эту слабость - но сейчас ощущала нечто другое. <...> Не потому что она не доверяла своему помощнику; просто ей не хотелось расставаться с ответственностью и деятельностью, <...> "

Государство и человек

Masaki Tachibana, Itsurô Kawasaki, Кенджи Камияма - Призрак в доспехах: Синдром одиночки, 2002-2005 год, 41 серия

" <...> он искал свободу, но оказался в плену как и все мы..."

Смертность

Masaki Tachibana, Itsurô Kawasaki, Кенджи Камияма - Призрак в доспехах: Синдром одиночки, 2002-2005 год, 24 серия

"время скоротечно...
а люди в доказательство своей индивидуальности и в качестве напоминания о своем существовании заводят разные вещицы"

Жизнь и Смерть

Masaki Tachibana, Itsurô Kawasaki, Кенджи Камияма - Призрак в доспехах: Синдром одиночки, 2002-2005 год, 18 серия

"Раньше всех уходят те, кого действительно будет не хватать."

Мы часто спорим ...

Владимир Маркович Санин - Новичок в Антарктиде, 1973 год

"<...> Мы часто спорим по куда менее умным поводам и с треском ломаем копья там, где могла бы остаться в целости простая швейная игла. Есть множество научных определений понятия «человек»: существо, обладающее особо развитым мозгом, чувством юмора, умеющее трудиться по заранее разработанному плану и так далее. Я бы ещё добавил: и безмерно любящее яростно спорить, до хрипоты и инфаркта. Конечно, есть споры, в которых рождаются великие истины, но это, как говорили Илья Ильф и Евгений Петров, «в большом мире», где «людьми двигает стремление облагодетельствовать человечество». А в «маленьком мире» не дискутируют, а заключают пари и сотрясают воздух. Я видел в одном санатории двух с виду вполне нормальных и даже солидных людей, которые до обеда неистово спорили о том, кто красивее — блондинки или брюнетки, а к ужину вдрызг разругались, не сойдясь в определении породы пробежавшей мимо собаки. Энергии, которую затратили на свои аргументы оба бездельника, вполне хватило бы, чтобы осушить большое болото. А один мой знакомый, интеллигентный человек, создающий проект сверхмощной турбины, после одной дружеской дискуссии вернулся домой с расквашенным носом и наполовину оторванным ухом. О чем же он спорил? Может быть, о плазме или теории относительности? О волнах национализма, распространяющихся по миру с неистовством и скоростью цунами? О гальванизации старой и много раз битой теории Мальтуса? Нет. Он просто доказывал своим соседям по трибуне, что футболисты их любимой команды должны переквалифицироваться на мастеров лото.

Итак, прежде чем начать спорить, читатель, подумай, на что ты будешь тратить драгоценное вещество своего мозга — на проблему размещения ангелов на конце иголки или на нечто действительно достойное мыслящего человека."